Преподобный Сисой Великий
Преподобный Сисой Великий († 429) был монахом-отшельником, подвизался в Египетской пустыне в пещере, освященной молитвенными трудами его предшественника – преподобного Антония Великого (память 17 января). За шестьдесят лет пустынного подвига преподобный Сисой достиг высокой духовной чистоты и воспринял дар чудотворения, так что однажды даже своей молитвой вернул к жизни умершего отрока.
Чрезвычайно строгий к себе, преподобный Сисой был очень милостив и сострадателен к ближним и всех приним...
Преподобный Сисой Великий († 429) был монахом-отшельником, подвизался в Египетской пустыне в пещере, освященной молитвенными трудами его предшественника – преподобного Антония Великого (память 17 января). За шестьдесят лет пустынного подвига преподобный Сисой достиг высокой духовной чистоты и воспринял дар чудотворения, так что однажды даже своей молитвой вернул к жизни умершего отрока.
Чрезвычайно строгий к себе, преподобный Сисой был очень милостив и сострадателен к ближним и всех принимал с любовью. Тех, кто посещал его, преподобный всегда прежде всего учил смирению. На вопрос одного пустынника, как он мог достичь непрестанного памятования о Боге, преподобный заметил: «Это еще немного, сын мой, важнее того – считать себя ниже всех, потому что такое уничижение способствует приобретению смирения». Спрошенный монахами, достаточно ли одного года для покаяния впадшему в грех брату, – преподобный Сисой сказал: «Я верую в милосердие Человеколюбца Бога, и если человек покается всей душой, то Бог примет его покаяние в течение трех дней».
Когда преподобный Сисой лежал на смертном одре, окружавшие старца ученики увидели, что лицо его просияло. Они спросили умирающего, что он видит. Авва Сисой ответил, что он зрит святых пророков и апостолов. Ученики спросили, с кем Преподобный беседует? Он сказал, что пришли Ангелы за его душой, а он просит их дать ему еще хоть краткое время на покаяние. «Тебе, отче, нет нужды в покаянии», – возразили ученики. Но преподобный Сисой, по своему великому смирению, ответил: «Поистине я не знаю, сотворил ли я хоть начало покаяния моего». После этих слов лицо святого аввы просияло так, что братия не дерзали на него смотреть. Преподобный успел сказать им, что видит Самого Господа, и святая душа его отошла в Царство Небесное.
Подробнее...
Преподобный Сисой, схимник Печерский
Преподобный Сисой, схимник Печерский (ХIII), воспоминается в общей службе Преподобным отцам Киево-Печерским, почивающим в Дальних пещерах, вместе с преподобным Григорием Постником: «Сисое чудне и Григорие, имя от бодрости имевый, оба постом обуздавше своя страсти, свирепеющую похоть нашея плоти смирите: вам бо дана есть благодать в страстех нам способствовати» (5-я песнь канона).
Преподобный Сисой, схимник Печерский (ХIII), воспоминается в общей службе Преподобным отцам Киево-Печерским, почивающим в Дальних пещерах, вместе с преподобным Григорием Постником: «Сисое чудне и Григорие, имя от бодрости имевый, оба постом обуздавше своя страсти, свирепеющую похоть нашея плоти смирите: вам бо дана есть благодать в страстех нам способствовати» (5-я песнь канона).
Подробнее...
Святые мученики Марин, Марфа, Авдифакс, Аввакум, Кирин, Валентин пресвитер, Астерий и иные многие
Святые мученики Марин, Марфа, Авдифакс, Аввакум, Кирин, Валентин пресвитер, Астерий и иные многие с ними в Риме. В царствование императора Клавдия II (268–270) святой Марин с женой Марфой и сыновьями Авдифаксом и Аввакумом пришел из Персии в Рим, чтобы поклониться гробам святых апостолов Петра и Павла. В то время на Римскую Церковь обрушились жестокие гонения и казни. Святой Марин с женой и сыновьями стали служить христианам, заключенным в темницах, и погребать тела казненных мучеников. В одной из тюрем они встретили узника по имени Кирин и с любовью служили ему, как претерпевшему многие истязания за веру во Христа...
Святые мученики Марин, Марфа, Авдифакс, Аввакум, Кирин, Валентин пресвитер, Астерий и иные многие с ними в Риме. В царствование императора Клавдия II (268–270) святой Марин с женой Марфой и сыновьями Авдифаксом и Аввакумом пришел из Персии в Рим, чтобы поклониться гробам святых апостолов Петра и Павла. В то время на Римскую Церковь обрушились жестокие гонения и казни. Святой Марин с женой и сыновьями стали служить христианам, заключенным в темницах, и погребать тела казненных мучеников. В одной из тюрем они встретили узника по имени Кирин и с любовью служили ему, как претерпевшему многие истязания за веру во Христа. Гонение распространялось и захватывало все большее число христиан. В то время 260 христиан, среди которых был трибун Власт, посланные по приговору суда копать землю у саларийской дороги, были расстреляны из луков. Марин и его семья, узнав об этом жестоком убийстве, вместе с пресвитером Иоанном стали по ночам уносить тела мучеников и хоронить их в катакомбах. Вернувшись затем в темницу, где был заключен святой Кирин, они не нашли его, так как накануне его казнили, а тело бросили в Тибр. Исполняя свое святое служение, святые Марин, Марфа и их сыновья извлекли из реки тело святого мученика и предали его земле. Святые труженики были приняты христианами, которые продолжали тайно совершать Богослужения во главе со святым епископом Каллистом, и скрывались у них от преследователей.
В довершение великих подвигов милосердия святая семья удостоилась послужить Господу принятием мученической кончины. Язычники обезглавили мужественного исповедника Валентина пресвитера и обращенного им в христианство императорского сановника Астерия, а вместе с ним были арестованы и преданы мучениям и жившие у них святые подвижники из Персии. По повелению императора, в 269 году святые Марин, Авдифакс и Аввакум были обезглавлены, а святая Марфа утоплена в реке.
Мощи святых мучеников находятся в Риме, в церкви святого Иоанна Кущника, а мощи святого Валентина – в храме святой мученицы Параскевы.
Подробнее...
Святые мученики Исавр диакон, Иннокентий, Филикс, Ермий, Василий, Перегрин
Святые мученики Исавр диакон, Иннокентий, Филикс, Ермий, Василий, Перегрин – афиняне, пострадавшие за Христа в македонском городе Аполлонии при императоре Нумериане (283–284). Вместе с ними были усечены уверовавшие во Христа два градоначальника – Руф и Руфин.
Святые мученики Исавр диакон, Иннокентий, Филикс, Ермий, Василий, Перегрин – афиняне, пострадавшие за Христа в македонском городе Аполлонии при императоре Нумериане (283–284). Вместе с ними были усечены уверовавшие во Христа два градоначальника – Руф и Руфин.
Подробнее...
Святой мученик Коинт
Святой мученик Коинт происходил из Фригии, римской провинции в Малой Азии, где с юности был наставлен в христианской вере и благочестии. Придя в Неолиду, он творил много милостыни и молитвой исцелял одержимых нечистыми духами. Правитель области Руф принуждал святого принести языческую жертву идолам, но впал в беснование и святой Коинт исцелил его Именем Христовым. Потрясенный и благодарный Руф отпустил святого Коинта, наградив его.
Святой подвижник направился в Пергам, но по дороге был схвачен язычниками из города Ким, которые стали мучить его за то, что о...
Святой мученик Коинт происходил из Фригии, римской провинции в Малой Азии, где с юности был наставлен в христианской вере и благочестии. Придя в Неолиду, он творил много милостыни и молитвой исцелял одержимых нечистыми духами. Правитель области Руф принуждал святого принести языческую жертву идолам, но впал в беснование и святой Коинт исцелил его Именем Христовым. Потрясенный и благодарный Руф отпустил святого Коинта, наградив его.
Святой подвижник направился в Пергам, но по дороге был схвачен язычниками из города Ким, которые стали мучить его за то, что он христианин. Но за святого исповедника заступился Сам Господь: произошло сильное землетрясение, разрушившее идольское капище. Испуганные язычники прекратили истязания, но оставили святого в узах до прибытия нового начальника Клеарха. Клеарх приказал перебить голени святому Коинту, но святой благодатью Божией исцелился и после своего исповеднического подвига прожил еще 10 лет в служении ближним, совершив много чудес. Преставился он в 283 году.
Подробнее...
Святые мученики Лукия дева, Рикс, Антоний, Лукиан, Исидор, Дион, Диодор, Кутоний, Аронос, Капик и Сатур
Святая Лукия, уроженка итальянской области Кампания, с юных лет посвятила себя Богу и жила строго и целомудренно. Еще совсем молодой она попала в плен к вождю одного из германских племен, Риксу, и была уведена на чужбину. Рикс сначала принуждал святую Лукию к исполнению языческих обрядов, но, видя ее твердость в вере и готовность принять мучения за Имя Христово, проникся к ней глубоким уважением и даже предоставил ей и ее служанкам отдельный домик, где они жили в уединении, проводя время в непрестанной молитве...
Святая Лукия, уроженка итальянской области Кампания, с юных лет посвятила себя Богу и жила строго и целомудренно. Еще совсем молодой она попала в плен к вождю одного из германских племен, Риксу, и была уведена на чужбину. Рикс сначала принуждал святую Лукию к исполнению языческих обрядов, но, видя ее твердость в вере и готовность принять мучения за Имя Христово, проникся к ней глубоким уважением и даже предоставил ей и ее служанкам отдельный домик, где они жили в уединении, проводя время в непрестанной молитве. Отправляясь в военные походы, Рикс с благоговением просил молитв святой Лукии и возвращался с победами.
Через 20 лет святая Лукия, узнав, что император Диоклитиан воздвиг гонение на христиан, попросила Рикса отпустить ее в Италию. Она хотела вместе со своими соотечественниками прославить Господа. Рикс, под влиянием святой Лукии, к тому времени уже принял христианство и тоже возгорелся стремлением к мученическому подвигу. Оставив свой дворец и семью, он вместе со святой Лукией отправился в Рим. По приговору римского префекта Элия, они были усечены мечом. Вслед за ними были обезглавлены святые мученики Антоний, Лукиан, Исидор, Дион, Диодор, Кутоний, Аронос, Капик и Сатур († 301).
Подробнее...
Святая праведная дева Иулиания, княжна Ольшанская
После присоединения Киева к Литве в городе правила семья князей Ольшанских. В середине XVI века у одного из них — князя Юрия Дубровицкого-Ольшанского умерла дочь Иулиания. Она скончалась девственницей на 16-м году жизни. Отец ее был благотворителем Киево-Печерской Лавры и потому тело княжны погребли близ Великой Лаврской церкви.
В начале XVII века при Печерском архимандрите Елисее (1724 г.), во время копания могилы нашли гроб с нетленным телом девушки. На серебряной дощечке гроба была надпись: «Иулиания, княжна Ольшанская, скончавшаяся н...
После присоединения Киева к Литве в городе правила семья князей Ольшанских. В середине XVI века у одного из них — князя Юрия Дубровицкого-Ольшанского умерла дочь Иулиания. Она скончалась девственницей на 16-м году жизни. Отец ее был благотворителем Киево-Печерской Лавры и потому тело княжны погребли близ Великой Лаврской церкви.
В начале XVII века при Печерском архимандрите Елисее (1724 г.), во время копания могилы нашли гроб с нетленным телом девушки. На серебряной дощечке гроба была надпись: «Иулиания, княжна Ольшанская, скончавшаяся на 16-м году». Княжна лежала в гробу как живая, в белом платье, обшитом золотом, со множеством драгоценных украшений. Тело ее перенесли в Великую Лаврскую церковь.
В XVII веке святая Иулиания явилась Киевскому митрополиту Петру Могиле и упрекнула его за маловерие и небрежение к ее мощам. После этого митрополит повелел положить мощи святой в драгоценную раку с надписью: «По воле Творца Неба и земли живет по вся лета Юлиания, помощница и великая в Небе заступница. Здесь кости — врачевство против всех страданий... Райские селения собой украшаешь, Юлиания, как цветок прекрасный». У раки мощей святой Иулиании совершалось множество чудес и благодатных исцелений. Был при этом случай, когда, пробравшийся в церковь, вор украл с ее мощей драгоценное кольцо, но едва он вышел из дверей храма, закричал страшным голосом и упал мертвым.
Однажды святая дева Иулиания явилась игумену Киевского Михайловского монастыря и сказала ему: «Я — Иулиания, мощи которой лежат в Печерской церкви. Ты же считаешь мои мощи ничем. Ради этого Господь посылает тебе знамение, чтобы ты понял, что я Господом Богом причтена к святым девам, угодившим Ему». С тех пор почитание святой Иулиании еще более увеличилось.
В 1718 году мощи святой горели при пожаре в церкви. Останки их были положены в новую раку и поставлены в Ближних пещерах Киево-Печерской Лавры. Святая праведная дева Иулиания стала второй из святых жен Руси, удостоившихся быть погребенными в Лаврских пещерах. На иконах святая Иулиания изображается в соборе святых Отцев Киево-Печерской лавры.
Святая Иулиания — первая помощница русским женщинам в исцелении болезней души. Она предстательствует за них вместе с другими святыми русской земли пред Пречистой Матерью Господа и вместо с Нею — пред Престолом Святой Троицы. Помолимся же святой праведной деве Иулиании, княжне Ольшанской — о ее земных сестрах — женщинах России, чтобы помогла она исцелению их душ, помогла обрести радость духовную и утешение.
Подробнее...
Преподобномученик Феодор (Богоявленский)
Преподобномученик Феодор родился 27 декабря 1905 года в Тегеране в семье второго секретаря Русской дипломатической миссии, назначенного впоследствии консулом в город Исфагань, Павла Георгиевича Богоявленского, и в крещении был наречен Олегом. Павел Георгиевич был женат на дочери действительного статского советника Ольге Петровне Нечаевой, и у них родилось трое детей – Олег, как уже сказано, родившийся в 1905 году, Ольга, 1907 года рождения, и Георгий, родившийся в 1910 году. В 1911 году Павел Георгиевич погиб в Персии...
Преподобномученик Феодор родился 27 декабря 1905 года в Тегеране в семье второго секретаря Русской дипломатической миссии, назначенного впоследствии консулом в город Исфагань, Павла Георгиевича Богоявленского, и в крещении был наречен Олегом. Павел Георгиевич был женат на дочери действительного статского советника Ольге Петровне Нечаевой, и у них родилось трое детей – Олег, как уже сказано, родившийся в 1905 году, Ольга, 1907 года рождения, и Георгий, родившийся в 1910 году. В 1911 году Павел Георгиевич погиб в Персии. Ольга Петровна с тремя маленькими детьми переехала в Санкт-Петербург, где они стали жить на пенсию, получаемую ею от правительства за мужа. Олег со временем поступил учиться в ремесленное училище. После большевистского переворота семья лишилась средств к существованию, и Ольга Петровна стала подрабатывать уроками музыки. В 1919 году в Петрограде начался голод, и у нее не стало и этого заработка. Выйти из бедственного положения им помог брат Ольги Петровны, профессор Александр Петрович Нечаев. В 1920 году его назначили на должность ректора института в Самару, и он предложил сестре поехать с ним вместе с детьми. Но в 1921 году еще худшее положение с продовольствием наступило и в Самаре, и им в значительной степени пришлось жить тем, что удавалось выменять из вещей на муку. Олег поступил на работу, что поначалу явилось существенной поддержкой для семьи, так как он стал получать паек, но вскоре он заболел суставным ревматизмом, и работу пришлось оставить. В это время голод в Самаре достиг уже таких масштабов, что трупы умерших от голода целыми днями непогребенными лежали на улицах. Вся семья существовала на скудный паек, получаемый Ольгой Петровной за преподавание музыки в школе: он состоял из небольшого количества растительного масла, конины и патоки.
В 1922 году семья переехала вслед за Александром Петровичем в Москву; Ольга Петровна устроилась в школу учителем музыки и получила комнату. Жить им и здесь пришлось почти впроголодь и не на что было купить дров для отопления печки-времянки, которую они поставили посреди комнаты. Белый хлеб был только по праздникам, до некоторой степени их выручали обеды у дяди-профессора.
По приезде в Москву Олег окончил курсы по подготовке в высшее учебное заведение и в 1924 году поступил на медицинский факультет Московского университета. Но его не удовлетворило обучение, ограниченное основами медицины, и он стал посещать литературно-философский кружок. Но занятий в университете и в литературном кружке оказалось для его души недостаточно, он искал, чем бы мог послужить людям, и потому стал принимать активное участие в общественных инициативах по борьбе с беспризорностью. Ольга Петровна беспокоилась за сына, но как человек религиозный не могла противиться его христианскому порыву, тем более что и сама учила детей во всем полагаться на Бога. «Что бы ни случилось, – говорила она детям, – никогда не забывайте, что на все воля Божия».
В 1926 году члены семьи стали прихожанами храма Святой Троицы в Никитниках, где настоятелем в то время был протоиерей Сергий Голощапов, высокообразованный человек и прекрасный проповедник. Основное помещение храма к этому времени было закрыто, и богослужения совершались в подклети храма, где был расположен придел в честь Грузинской иконы Божией Матери. Первой задачей отца Сергия стало восстановление богослужения в соответствии с уставом, и богослужение здесь совершалось так, как оно совершается в монастырях.
Основную часть прихожан составляла молодежь. Олег с сестрой Ольгой пели на клиросе, а младший брат Георгий был чтецом и прислуживал в алтаре. Свечного ящика в храме не было, деньги за свечи давали кто сколько мог. С тарелками для сбора пожертвований по храму также не ходили, но у дверей при входе стояла большая кружка, куда верующие могли опустить свою лепту. Богослужения совершались строго по уставу. После праздничных всенощных отец Сергий пояснял содержание читаемого за богослужением Священного Писания, говорил о празднике и о богослужении. После праздничной литургии всегда устраивалась общая трапеза.
В это же время прихожанами храма стали Василий Савельев, впоследствии архимандрит Сергий, и его близкие, образовавшие затем свою духовную общину. Долгое время эта община имела нецерковный характер, члены ее не считали, например, нужным носить нательные кресты, не придавая этому большого значения. Только в конце поездки в Саров в 1926 году они надели кресты, и то, вероятно, потому, что на это обратил внимание священник, ехавший с ними в одном поезде. Узнав, что они едут паломниками в Саров, он с недоумением спросил: «Как же на вас и крестов нет?» Это его недоумение им было тогда непонятно, и замечание об отсутствии крестов не встревожило их. Не понимали они значения и церковных молитв, и молитвенных правил, не имея обыкновения читать утренние и вечерние молитвы. Главное для них было общение друг с другом, этим общением они не могли насытиться, уделяя ему все свое свободное время, которого у них было в то время с избытком. Побывав во время паломничества в Саров в дальней пустыньке, где в течение продолжительного времени подвизался преподобный Серафим, и увидев выкопанную преподобным под полом кельи «пещерку», куда он, скрываясь от многочисленных посетителей, уходил молиться, они пришли в недоумение от мыслей, как можно было преподобному «стоять и молиться перед стенкой землянки, на которой ничего нет, когда кругом бескрайние просторы и божественная красота леса, небес – свобода!» Свободу они понимали по-своему. Связанные сами душевными узами, пристрастные друг к другу, они ревниво относились к чужой свободе, непроизвольно для себя ограничивая и подчиняя свободу другого человека интересам и переживаниям «общины». Хорошо зная, что отпуск Олега в то время еще не закончился, а им нужно было уже уезжать из Сарова, они попытались уговорить его прервать паломничество и не посещать отдаленных лесных скитов, как он наметил себе. Но он не послушался их. «Печальная пустая поляна на краю монастыря. Она спускается вниз к ручью, а за ним поднимается лес. Туда уходит Олег, не вняв нашим просьбам о единении. И на сердце у нас сиротливость и печаль», – спустя много лет, не переменив своего суждения и оценивая превыше всего самозначимость общины, писала Лидия Савельева (монахиня Серафима). Ревнивое отношение было у членов общины и к их духовному отцу, иеромонаху Варнаве (Гоголеву), когда он поселился в Москве в квартире, где жили Лидия с маленькой дочкой Екатериной, и когда прихожане находившегося неподалеку храма Вознесения Господня на Гороховом поле стали обращаться к нему за советами. Иногда отец Варнава «отправлялся утешать какую-нибудь недалеко живущую женщину, и это было для нас как-то грустно, – вспоминала монахиня Серафима. – Мы были целиком в своей родной семье и потому были ревнивы и не понимали потребности его общения еще с кем-то. Мы верили, что путь служения, который послал нам Господь, – это наша родная семья и та любовь друг к другу, которая соединила нас всех воедино». Такое восприятие Церкви близкими ему людьми, подмена духовного душевным, становилось со временем все более тягостным для Олега.
В 1926 году Ольга Петровна тяжело заболела и Олегу пришлось уйти с 4го курса университета и поступить на работу делопроизводителем в Народный комиссариат просвещения. В 1927 году Ольга Петровна скончалась. В том же году Олега призвали на военную службу, и он был зачислен в полк связи. Олег не скрывал от сослуживцев своих христианских убеждений; всегда, прежде чем приступить к трапезе, он сначала про себя молился, а затем крестился. Это было начальством замечено, и его посадили на пять суток на гауптвахту в наказание за исполнение церковных обрядов. Здесь у Олега образовалось много свободного времени, и он описал в одном из своих писем впечатление от своей недавней поездки в Саровский монастырь. К нему пришло не тревожимое внешними заботами мирное состояние духа, которое вернуло его душе воспоминание любви и покоя, когда становились дороги всякий камешек и каждая былинка Отечества, Богом данного земного дома.
«Засохшие комья земли больно отбивают подошвы ног, – писал он. – Рядом с проезжей дорогой вьется узкая тропинка, иногда пропадая в начинающей уже желтеть ржи и в высоких сочных овсах. Далеко позади белеет Арзамас. А впереди – поля и холмы; и чудится мне, что эти поля должны кончиться за ближайшим холмом, и тогда откроется совсем другой мир. Какой? Я и сам не знаю, только представляется он мне глубоко отличным от того, который остался позади. Но вот дорога поднимается на холм, открываются новые дали, а «другого мира» все еще нет.
Медленно, очень медленно движемся мы. На нашей телеге, свесив большие сапоги и седую бороду, сидит дед. Вскидываются и борода, и сапоги на ухабах, и изредка охает он. Не первый раз он в этих местах, поэтому не глядит он внимательно вдаль, не ловит солнца светлого луч и чудесного мира появление. Да и по сторонам он мало смотрит, а сидит на телеге, уставя бороду в землю, и терпеливо ждет конца пути, раздумывая о своей крестьянской доле. Знает он и провалившийся мост, и красный гостиный двор, и мелочную лавку у самой монастырской стены, и монахов – тех же окрестных крестьян. Все это знает он, и все же трясется дед на телеге семьдесят верст в надежде, что там, в монастыре, он все найдет, что нужно для его души.
Загорелась ярким светом белая колокольня, а впереди уже белеет сумрак полей. И бежит этот сумрак все быстрее и быстрее. Вдруг в глаза бросился яркий солнечный свет и окутал все теплом. Застрекотали и запрыгали кругом кузнечики, закружились мошки, и воспрянула к жизни всякая тварь. Сбежала и у меня усталость с лица. Глаза радостью засветились. Я снял засохшие от грязи сапоги и в легких туфлях устремился вперед, вниз и вверх по холмам. Уже стало темнеть, и мало-помалу все покрылось звездным небом. Потянулись кустарники, зацарапали ветви по ободьям колес, и на корнях тряско подкидывало телегу. А дальше дорога вдруг повернула в тень, где только звезды мигали сквозь молодую лесную чащу...
Пять дней вынужденного бездействия оживили во мне эти воспоминания. Несмотря на все мытарства, настроение у меня бодрое и спокойное. Много думаю о своих, но и за них я спокоен, так как верю, что о них не забудут, как не забудут и обо мне, красноармейце второй кабельной роты первого полка связи».
Оканчивал Олег службу в санитарном отделе Московского военного округа, и когда вернулся в Москву, приход, объединившийся вокруг протоиерея Сергия, распался, так как отец Сергий поминал за богослужением Местоблюстителя Патриаршего престола митрополита Петра и не поминал его Заместителя митрополита Сергия, будучи не согласен с его церковной политикой. Часть прихода, преобразовавшаяся в это время в подобие общины во главе с Василием Савельевым, перешла в храм Космы и Дамиана в Старопанском переулке на Ильинке. Олег, хотя и был тесно связан с общиной, стал посещать Боголюбскую церковь, расположенную на территории закрытого сразу после революции Высоко-Петровского монастыря. Насельники монастыря разошлись кто куда, и настоятель Боголюбской церкви, архиепископ Варфоломей (Ремов), собрал в приходе ревностных иноков, в основном насельников закрытой к этому времени Зосимовой пустыни. Они жили по квартирам неподалеку от церкви, стараясь сохранить в ней монастырское богослужение. Архиепископ Варфоломей благословил Олега обращаться для руководства в духовной жизни к архимандриту Никите (Курочкину), бывшему когда-то насельником Зосимовой пустыни. В начале 1929 года Олег был принят послушником в это импровизированное монашеское братство прихода, располагавшегося в стенах бывшего Высоко-Петровского монастыря.
Летом 1929 года Боголюбская церковь была закрыта, и приход вместе с монахами перешел в храм преподобного Сергия на Большой Дмитровке. С переходом монашеской братии в приходский храм богослужения в нем стали совершаться по монастырскому уставу. Здесь Олег принял твердое решение – всю жизнь посвятить Господу, встать на путь монашеского делания, чтобы идти по нему до самой смерти. Грозным предупреждением звучали в его душе слова Господа: «никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия» (Лк. 9, 62).
24 ноября 1930 года Олег был пострижен в монашество с именем Феодор в честь преподобного Феодора Студита и 30 ноября того же года рукоположен во иеродиакона ко храму преподобного Сергия. Приняв монашество, он всей душой устремился к подвижнической жизни, и, поскольку отношения с общиной и знакомыми имели в значительной степени пристрастный характер, он постарался на время отстраниться от них, не нарушая, однако, заповеди Христовой. Живя среди города и людей, он как бы ушел на время во внутреннюю пустыню, уединившись в крошечной келье на колокольне.
Монашеский постриг Олега члены общины восприняли таким образом. «Видимо, Олюня сообщила нам о дне пострига Олега. Горько нам было. Но мы пошли. В пять утра мы вышли, трамваев еще не было. Мы шли пешком до храма. Была метель. Ветер переметал тротуары снегом.
Первые темные двери были открыты. Мы вошли. Вторые, до половины стеклянные, были заперты изнутри. Ждем. И вот там, за стеклом, идет монах в черном. За ним, весь в белом, Олег. Монах делает земной поклон перед крайней иконой, прикладывается. За ним делает земной поклон и прикладывается к иконе Олег. Потом так же к следующей иконе. И так ко всем иконам правого придела. Потом переходят в левый придел и так же кладут земные поклоны и прикладываются. Потом уходят в переднюю часть храма.
Нам было жутко. Мы ничего не понимали. Мы знали только одно: мы теряем Олега теперь уж насовсем. И этот монах, который уводил его от нас, – это было так тягостно! Мы ушли на мороз, на ветер. Возвратились, когда уже шла служба, храм был полон народа. Потом все столпились впереди, вокруг Олега, этот темный монах наклонился над ним и что-то читал, а мы опустили лица низко до самой земли и горько плакали в эти минуты. И, помнится, мы сразу ушли».
Отец Феодор, однако, оставался благожелательно настроен ко всем членам общины, вовсе и не собираясь разрывать отношений только потому, что принял монашество. Пасху в 1932 году члены общины предложили ему отпраздновать вместе.
«Эта новая Пасха ознаменовалась для нас, в Москве, небольшой победой, – вспоминала Лидия Савельева. – Олег, теперь отец Феодор, который служил в Петровском монастыре и жил там же, в комнатке под колокольней, выразил желание быть с нами за Светлой заутреней и вместе встретить праздник. Тогда мы ходили в храм на Землянке.
Отец Феодор после службы пришел к нам в тупичок. Как трогательна была его любовь к маленькой Катюне, которую он оставил младенцем, теперь же это был сознательный маленький человечек. Он не стыдился показать эту любовь, говорил и играл с нею, а она не смущалась его черной рясы».
В числе братии, служившей сначала в Боголюбской, а затем преподобного Сергия церкви, был молодой архимандрит Алексий (Сергеев). В 1923 году, когда ему исполнилось двадцать четыре года, он был рукоположен во диакона, в 1925м – пострижен архиепископом Варфоломеем (Ремовым) в монашество, в 1927м – рукоположен во иеромонаха, в 1932м – возведен в сан архимандрита, в 193м – хиротонисан во епископа. Своей стремительной «карьерой» он целиком был обязан тесному сотрудничеству с ОГПУ, исполняя поручения этой организации по разрушению Церкви и регулярно направляя доносы на монашескую братию и прихожан. Многие близкие к приходу преподобного Сергия люди догадывались о его зловещей роли и сторонились его.
В начале 1933 года архимандрит Алексий сообщил в ОГПУ, что при храме преподобного Сергия созданы нелегальный монастырь и духовная академия. После ареста монахов и некоторых из прихожан он выступил свидетелем против них, показав: «Сергиевская церковь по существу является нелегальным монастырем, где группируются контрреволюционные антисоветские элементы. Контрреволюционная деятельность означенного нелегального монастыря проводилась в направлении активной борьбы с властью путем вербовки и обработки в антисоветском духе молодежи с целью создания контрреволюционных кадров тайного монашества в советских учреждениях, путем нелегальных богослужений на квартирах с целью подготовки перехода в подполье, организации нелегальной академии, организации нелегальной помощи сосланным за контрреволюционную деятельность церковникам. Монастырем завербовано в тайное монашество шестьдесят человек. Монашки руководились иеромонахами через ежедневное писание рапортичек-помыслов о повседневной жизнедеятельности, на которые они получали от иеромонахов руководящие указания. Я участия в этой контрреволюционной деятельности не принимал, в силу служебных обязанностей по монастырю пришлось быть свидетелем означенных контрреволюционных действий, о чем чистосердечно сообщаю».
28 марта 1933 года иеродиакон Феодор был арестован. Всего по делу, основанному на доносах архимандрита Алексия, ОГПУ арестовало двадцать четыре человека – священнослужителей и мирян.
1 апреля 1933 года следователь вызвал на допрос иеродиакона Феодора и показал текст протокола допроса, составленный им на основе донесений осведомителя, предложив иеродиакону его подписать.
Ознакомившись с протоколом, иеродиакон Феодор написал: «Содержание данного протокола считаю не соответствующим действительности». Слово «не» он написал заглавными буквами и подчеркнул жирной чертой. На этом допросы закончены не были, но отец Феодор отказался давать показания, и следователь вынужден был записать: «При последующих допросах Богоявленский от дачи каких бы то ни было показаний по существу отказался».
9 апреля 1933 года следствие было закончено и составлено обвинительное заключение, в основе которого лежали показания архимандрита Алексия. Тексты показаний свидетелей были скрыты от обвиняемых, и роль архимандрита в их аресте осталась для них неизвестна. В тексте обвинительного заключения, в частности, говорилось: «ОГПУ стало известно о существовании контрреволюционной организации церковников. Практическая контрреволюционная работа организации выражалась: в насаждении тайных монахов в советских учреждениях, занимающихся пропагандой контрреволюционных идей и обработкой в антисоветском духе служащих, главным образом молодежи; в создании нелегальных монастырей, являющихся очагами развернутой антисоветской агитации среди населения; в создании специальной нелегальной духовной академии для подготовки кадров контрреволюционного актива; в распространении монархической литературы (дореволюционного издания) и создании спецфонда помощи ссыльным церковникам».
27 апреля 1933 года Особое совещание при Коллегии ОГПУ приговорило иеродиакона Феодора к трем годам заключения в исправительно-трудовом лагере. 7 мая он был отправлен этапом в пересыльный лагерь в Новосибирске. Перед этапом ему дали свидание с сестрой, которая предполагала увидеть его печальным и изможденным после заключения в тюрьме. Но он вышел к ней радостный и бодрый. Благодать Божия давала силы быть стойким и мудрым; узы, переносимые ради Христа, не были омрачены отступничеством и малодушием, даруя мирное состояние душе. Уходила Ольга на свидание с братом из дома, где жили некоторые из членов общины Василия Савельева; никто из них не пожелал выказать узнику сочувствия, так как он принял монашество и тем самым, как считали они, изменил общине. Нарушила этот настрой лишь дочь Савельевых Екатерина, которой было тогда пять лет. Узнав, что отца Феодора отправляют в лагерь, она попросила Ольгу, чтобы та подставила ей к шкафчику стульчик, забралась на шкафчик и сняла со стены свою любимую икону – изображение преподобного Сергия, молящегося об исцелении болящего юноши. Она протянула эту икону Ольге и сказала: «Передай от меня Федору и скажи ему, что я всегда буду его помнить».
«Грустно было у меня на сердце тогда, – писала Ольга супруге Василия Савельева Лидии, – но такое напутствие так согрело и усилило меня, что я с радостной душой ушла от нее. Трудно и передать тебе, как она меня растрогала. Поистине Господь даровал ей чистое сердце и большую любовь».
В мае 1934 года иеродиакон Феодор с очередным этапом был отправлен во Владивосток, в 1-е отделение Дальлага. По прибытии на место во время посадки заключенных на пароход у него отнялись ноги, и он был избит конвоирами, пытавшимися заставить его идти. Несмотря на побои, он не смог встать, и конвоиры вызвали врача. После осмотра врач подтвердил, что тот действительно болен и ему нужна неотложная помощь, и это спасло отца Феодора от расправы.
Выяснив, что иеродиакон Феодор имеет незаконченное высшее медицинское образование, врач взял его к себе помощником. Впоследствии отцу Феодору пришлось ассистировать более чем при ста операциях аппендицита, удалять зубы и принимать роды, так как в лагере, кроме них двоих, другого медицинского персонала не было. Желая как можно больше принести пользы страждущим, он старался быть для них врачом не только телесным, но и духовным, укрепляя словом истины больных и умирающих.
Попав в исправительно-трудовой лагерь, иеродиакон Феодор имел намерение не сообщать о месте своего нахождения и никому не писать, чтобы жить, полагаясь только на Бога, не надеясь ни на материальную помощь близких, ни на их согревающие душу слова поддержки. В той большой войне «против духов злобы поднебесных» (Еф. 6, 12), где воевал он как воин Христов, ему были не нужны ни излишки одежды, ни пищи, а только чистое сердце и просвещенная светом Христовым душа, не преклоняющаяся на грех. А что достаточно и что излишки, человек выбирает сам. Однако летом 1934 года, когда одно из писем от общины все же настигло его в лагере, он решил на него ответить. В ответах он везде, когда писал слово «семья», имел в виду общину, с которой был тесно связан по храму Святой Троицы в Никитниках. В это время его сестра Ольга ушла из общины, осознав необходимость в руководстве более опытного духовника, и стала окормляться у схиархимандрита Игнатия (Лебедева).
Члены общины в то время ощущали себя людьми, нашедшими истину, и уход кого-либо из общины воспринимался едва ли не как уход от Христа. Тесные, душевные отношения укрепляли пристрастие друг к другу, не помогая избавиться от страстей.
Упрекая иеродиакона Феодора, что он не удержал свою сестру в общине и даже способствовал, по его мнению, ее уходу, монах Сергий (Савельев) писал ему в концлагерь: «Возвращаясь из далеких краев, я уже погостил в Архангельске, а теперь живу в деревне недалеко от Москвы. Жизнь родных трогательна, и мое пребывание среди них – лучшее утешение, которое только возможно для меня в условиях моей жизни. Но, дорогой мой, в нашей жизни есть одно печальное событие, о котором мне нужно тебе написать. Ты знаешь, что Олюня оставила родных. Сознавая и сложность твоего положения, и сложность твоих отношений с родными, я не хотел тебя беспокоить этим делом, но ты сам поспешил высказать свое мнение о нем, и это побуждает меня ответить тебе.
В этом вопросе снова выявилось наше разномыслие. Оно было печально тогда, когда касалось твоего ухода, не менее печально и теперь, когда касается твоей сестры. После той светлой незабываемой беседы, которую мы имели с тобой два года назад, когда я был в Москве, согласись, друг, можно было ждать от тебя иного отношения к нам. Нельзя, дорогой мой, философствовать о любви к родным и в то же время напутствовать свою сестру на уход от родных, да еще предупреждая, что «зрящий вспять не управлен». Это жизнь с родными-то «вспять»? Неужели ты в самом деле думаешь, что Олюня, оставив родных, смотрит вперед? Видимо, так, хотя и кажется это невероятным.
Тебе, вероятно, известно, что Олюня ссылается на авторитет некоторых близких нам с тобой людей, которые будто бы оправдывают ее решение и оказывают ей поддержку.
Как бы ни были почтенны люди, на которых ссылается Олюня, а я их так же, как и ты, очень уважаю, однако в решении вопроса нашей жизни их авторитет недостаточен. Пока родные идут правым путем, – писал он о своей общине как о Церкви, – оставить родных можно только ради ветхого мира, а не ради Господа. Вот, дорогой мой, истина, которую исповедуют родные. Эту истину может недопонимать Олюня, но как ты можешь забывать о ней?
Осмеливаюсь думать, что и Олюня, и ты, и те почтенные люди допускают ошибку и оправдывают то, что ради Господа оправдать нельзя. Ты знаешь: «Любовь не разъединяет». Мы же с тобой и твоей сестрой оказались разъединенными. Что же нас разъединило? Ответ ясный – нелюбовь. Также ясно и то, что эта нелюбовь победила не родных, а Олюню и тех, кто с нею. Хотя ты, дорогой брат, и утешаешь нас и себя тем, что за последние годы много недоуменных вопросов между тобой и родными разъяснилось, но разъяснились вопросы второстепенные, а сердце твое по-прежнему далеко от родных».
В ответном письме монаху Сергию иеродиакон Феодор писал:
«Владивосток, 8 октября 1934 года. Твое письмо от 29 июля я получил. Под первым впечатлением не ответил, так как хотелось написать, чтобы не только отразилось чувство, вызванное этим письмом, но и постараться ясно и откровенно уяснить наши прошлые и будущие отношения.
Не буду защищать себя от упреков за свое письмо об Олюне. Отмечу только, что тем письмом я старался уничтожить всякие заблуждения, твердо веря в силу нашей любви и общность жизненного пути.
Когда я получил первую открытку Лиды, разыскавшую меня на краю света, то она была для меня самым ярким и живым выражением этой любви и связи. Я всем сердцем откликнулся на нее как родной ваш, не подумав о том, что таковым я, может быть, не имею права себя считать. То, что вы нашли меня такого, каким знали и каким искали, дало мне уверенность, что действительно я для вас родной, несмотря на последние годы. Вы же всегда оставались для меня самыми родными.
Новые обстоятельства моей жизни уничтожили много внешних и внутренних препятствий к нашему общению, и это общение теперь могло бы проявиться во всей возможной при данных условиях полноте. Как мне хотелось возможно лучше воспользоваться этим!
С какою радостью я получал и читал письма родных, в которых находил все новые пути, связующие нас. Я видел, что эти годы, когда мы росли вдали друг от друга, возрастили в нас одни и те же плоды, потому что почва и семена были одни и те же. Я понимал, что любовь к семье, чудесно укрепляющая жизнь, – выражение высшей и большей любви, объединяющей всех верующих в одну семью – Святую Церковь. Если бы не любовь к Богу рождала любовь к семье и друг другу, то мертва была бы семья и взаимная любовь.
Теперь каково же мое место в этом? Могу ли я быть членом вашей семьи, связав себя с другой семьей самым неразрывным образом 24 ноября 1930 года?
В нашу памятную встречу с тобой, дорогой мой брат, этот вопрос встал со всей категоричностью, и для нас обоих, как я помню, было очевидно, что положительное решение его зависит от жизненности нашей внутренней связи, то есть чувствуем ли мы друг друга органически связанными между собой. Самое драгоценное для меня в той нашей встрече было именно это сознание.
Мы тогда не предрешали дальнейших жизненных форм нашего общения: дело было не в том, чтобы внешним образом менять свою жизнь. Задача заключалась в укреплении внутренней связи, которая неизбежно повлекла бы и внешние изменения. Когда я писал Олюне, для меня было ясно, что дальнейшее ее пребывание в семье для нее внутренне неоправданно и наличных общих сил не хватает для того, чтобы это изменить.
Итак, когда я увидел, что жизнь Олюни в семье неоправданна и не содействует ее внутреннему росту, а скорее задерживает его, и когда она сообщила мне о своем не решении, а уже уходе из семьи, тогда я принял это как неизбежный в данный момент положительный вывод из всей жизни последних лет. Мне было ясно, что в условиях ее жизни в семье ее внутренний кризис не находит разрешения, и в то же время я знал, что «петровские» условия могут очень помочь ей, и я совершенно искренно, по-братски написал это вам, имея в виду прежде всего душевную пользу Олюни, с одной стороны, и всей семьи в целом, с другой.
Я был очень удивлен и огорчен, что не получил тогда никакого отклика на то письмо, которое не могло остаться безразличным для родных, но я объяснял ваше молчание неполучением вами того письма и никак не полагал, что вы могли отнестись к нему так, как показало твое письмо. Конечно, можно возразить, что тут дело идет о самом существенном. А именно о любви и верности семье, но повторяю, что семью я понимаю как жизненное выражение нашей веры, и если она для кого-нибудь из нас перестанет им быть, весь смысл ее для него пропадет. Правда, меня можно упрекнуть в том, что я не верю в силу любви родных. Да, это, пожалуй, верно.
Я убедился, что в настоящий момент семья не в силах помочь Олюне в ее внутренних затруднениях. Если это убеждение и вообще это письмо лишает меня в ваших глазах права считать себя родным и членом вашей семьи, то я безропотно, хотя и с большой скорбью, подчинюсь этому. Это звание я не заслужил. Оно было дано мне вашею любовью и отношением ко мне в течение этого года. Слишком глубока и крепка взаимная связь между нами, не меркнущая в течение многих лет. Она рано или поздно проявится.
А теперь, если время для нашего плодотворного общения еще не наступило, будем молиться и трудиться раздельно. Для меня одна лишь память о вас служит постоянным источником радости и ободрения. Да хранит вас Господь».
Вернувшись из заключения, иеродиакон Феодор поселился в Егорьевске Московской области. Одна из сестер общины, монахиня Надежда (Сорокина), писала о его жизни здесь:
«Егорьевск, 16 февраля 1936 года.
Дорогие мои! С Феодором живем хорошо. Его присутствие нашу жизнь не нарушает, а дополняет. Как будто все это так и надо, и как будто мы всегда с ним жили вместе. Это внутреннее, а внешне наша жизнь принимает постепенно помимо нас такие формы, о которых можно было только мечтать.
Вечером под Сретение мы все были за всенощной. После всенощной Феодор прочел нам оглашение преподобного Феодора Студита, и потом, как обычно, были вечерние молитвы. Наутро Феодор предложил отслужить обедницу, так как из-за работы мы не могли быть в храме за обедней. Мы отнеслись к этому сочувственно.
Встали рано. Прочитали утренние молитвы, третий час, а потом обедницу. Против ожидания всю обедницу пропели хорошо, и все были очень рады. Вечер были дома. Поздно вечером снова была общая молитва».
Вскоре, однако, иеродиакону Феодору пришлось переехать в город Тверь, переименованный к тому времени в Калинин, откуда он писал 11 апреля 1936 года:
«Родные мои. Поздравляю вас всех с наступающим Светлым Праздником и желаю встретить его в духовной радости и единении. Я, слава Богу, провел это время как нельзя более мирно и содержательно, чем вполне был вознагражден за лишения прошлых лет.
За время поста много передумал, и как-то впервые по приезде сюда совершенно спокойно, не будучи отвлекаем ничем посторонним. Теперь моя жизнь и перспективы на будущее явились в новом свете. Но об этом поподробнее, если Бог благословит, побеседуем по моем приезде в Москву. Я предполагаю к вам выехать в ближайшие дни».
При освобождении из заключения врач снабдил отца Феодора характеристикой, в которой отмечал его исключительную добросовестность и редкие способности к занятию медициной и ходатайствовал о предоставлении ему возможности закончить медицинское образование.
Нужно было решить: воспользоваться ли этим ходатайством и стать врачом или идти дальше по тесному и скорбному пути в священном сане монаха, пути, который в то время неизбежно вел на голгофу. Духовный отец и восприемник отца Феодора при постриге, архимандрит Никита, предоставил ему самому решить этот вопрос. Отец Феодор обратился за советом к сестре: «А как ты думаешь? Что ты посоветуешь делать?» В ответ на вопрошание брата Ольга стала молиться перед Казанской иконой Божией Матери, которой когда-то благословила их мать, и вдруг словно голос ясно услышала: «Вземшийся за орало да не зрит вспять». И она повторила эти слова вслух. Отец Феодор внимательно выслушал их и, кротко улыбнувшись, сказал: «Спасибо тебе, одна ты меня поддержала, мне это так было нужно». Теперь он уже не сомневался, какой выбрать путь. Он отправился в Патриархию с прошением, в котором писал, что желает служить Святой Церкви и принять священство.
26 мая 1936 года священноначалие направило его диаконом в храм Николая Чудотворца в большое село Амельфино Волоколамского района Московской области, где настоятелем в то время был протоиерей Александр Виноградов, живший на приходе вдвоем с супругой, так как детей у них не было. Отец Александр поначалу был недоволен его появлением и заявил, что диакона ему не нужно и вдвоем им не прокормиться – недостаточно у храма доходов. Молча перенес отец Феодор неприветливый прием. Впоследствии настоятель полюбил его, как родного сына. Своей кротостью, скромностью и нестяжательностью отец Феодор сумел победить недоброжелательное к себе отношение. Вскоре выяснилось, что священник страдал страстью винопития, дело доходило до тяжелых запоев. Это и было причиной его нежелания иметь сослужителей. Когда священник приходил в храм в таком состоянии, отец Феодор уговаривал его прилечь на лавке в алтаре и в этот день не служить. Затем выходил к народу и говорил: «Братья и сестры, помолитесь, наш батюшка заболел, служить не сможет, расходитесь с миром по домам до следующего воскресенья». И так бывало не раз. Вскоре священник был арестован и расстрелян, а храм был закрыт, и отцу Феодору пришлось материально поддерживать супругу священника.
12 мая 1937 года отошел ко Господу духовник иеродиакона Феодора архимандрит Никита, служивший в храме в честь иконы Божией Матери «Знамение» в селе Ивановском неподалеку от Волоколамска. Смерть духовника стала большой потерей для отца Феодора, и он с грустью сказал: «Я готов еще раз пережить заключение, лишь бы был жив батюшка».
Прихожане Знаменского храма в селе Ивановском предложили отцу Феодору занять место почившего духовного отца, на что он дал свое согласие. Председатель церковного совета вместе с иеродиаконом Феодором отправились в Москву к архиепископу Дмитровскому Сергию (Воскресенскому) с ходатайством от прихода о рукоположении иеродиакона Феодора во иеромонаха к Знаменскому храму.
Архиепископ Сергий ходатайство прихожан удовлетворил и в храме апостолов Петра и Павла на Преображенской площади в Москве рукоположил иеродиакона Феодора во иеромонаха. Первую службу в Знаменском храме иеромонах Феодор совершил на сороковой день кончины духовного отца.
С ревностью и самоотверженностью принялся исполнять отец Феодор пастырские обязанности. Когда требовалось причастить больного, он в любой час и в любую погоду отправлялся из дома – и в дождь, и в мороз, и в распутицу. Денег за требы он не брал, а если видел нищету, то сам по мере возможности старался помочь. Своим усердием и милосердием он быстро стяжал любовь прихожан.
Шел 1937 год. Власти приступили к закрытию последних еще остававшихся храмов, в иных случаях перед закрытием выставляя невыполнимые требования – уплатить произвольно назначенную сумму налогов. Если священник не мог заплатить, его лишали регистрации, а значит, и возможности служить, и храм тогда закрывали. Так произошло и с иеромонахом Феодором. Он не смог уплатить налог, и храм в селе Ивановском был закрыт. Незадолго перед этим был арестован настоятель расположенного неподалеку Троицкого храма в селе Язвище протоиерей Владимир Медведюк. Староста Троицкого храма продала корову и лошадь и уплатила налог, и отец Феодор стал служить в Троицком храме, прослужив здесь около года.
В то время духовенство находилось под бдительным надзором НКВД, который в качестве средства воздействия на духовенство пользовался вербовкой его в секретные осведомители, предварительно оказывая давление и создавая благоприятные для себя условия для переговоров и предложений. В декабре 1940 года по требованию НКВД были повышены налоги, которые должен был уплатить отец Феодор. Средств для их оплаты у священника не было, и его вызвали в суд – «благоприятное» место для переговоров, напоминающее о том, что может последовать в случае отказа. Перед началом судебного заседания отца Феодора пригласили в кабинет, где находились представители НКВД. Они потребовали от него показать паспорт и предложили стать секретным сотрудником.
– Мы тебе зла не желаем, – сказал один из них, – ты еще молодой, может быть, опомнишься. Дадим тебе
Подробнее...
Преподобномученик Евфимий (Любовичев)
Преподобномученик Евфимий родился в 1875 году в селе Буда Монастырская Жиздринского уезда Калужской губернии в семье зажиточного крестьянина Алексея Павловича Любовичева и в крещении был наречен Евфимием. Отец скончался, когда мальчику было тринадцать лет, и он поселился у брата, прожив у него до тех пор, пока не пришло время идти на военную службу. Отслужив в армии, Евфимий в 1902 году поступил в Оптину пустынь.
31 августа 1910 года он был зачислен послушником в число братии. В это время, как это иногда бывает с ревностными, но неопытными послушниками, у него возникло сильное желание начать сугубо подвижническую жизнь, подражая древним отцам...
Преподобномученик Евфимий родился в 1875 году в селе Буда Монастырская Жиздринского уезда Калужской губернии в семье зажиточного крестьянина Алексея Павловича Любовичева и в крещении был наречен Евфимием. Отец скончался, когда мальчику было тринадцать лет, и он поселился у брата, прожив у него до тех пор, пока не пришло время идти на военную службу. Отслужив в армии, Евфимий в 1902 году поступил в Оптину пустынь.
31 августа 1910 года он был зачислен послушником в число братии. В это время, как это иногда бывает с ревностными, но неопытными послушниками, у него возникло сильное желание начать сугубо подвижническую жизнь, подражая древним отцам-пустынникам. Чтобы иметь возможность исполнить свое желание, он списался с помещиком Кашкиным, лес которого граничил с владениями Оптиной, испросив у него разрешения поселиться в принадлежащем ему лесу. В качестве благодарности он пообещал помещику выдолбить для него гроб из цельной сосновой колоды: сам представляя главным в христианском подвиге – память о смерти, он и о других думал, что они мыслят так же. В этом лесу, в трех верстах от Оптиной, Евфимий выстроил себе келью и, не спрашивая на то благословения настоятеля монастыря, туда удалился.
На следующий день по его уходе настоятель Оптиной пустыни архимандрит Ксенофонт распорядился вернуть его в монастырь. Когда это было сделано, он долго объяснял послушнику, что его поступок противоречит учению святых отцов, с их богатейшим духовным опытом, «о могущих быть в пустыне вражеских искушениях». Архимандрит убеждал его быть послушным прежде всего уставу монастыря. Он и старшая братия увещевали послушника Евфимия «остаться в общежитии с братией, но он, отвергая все это, остался при своем убеждении» и подал прошение об исключении его из братства. Калужская духовная консистория постановила уволить его из Оптиной пустыни. Через некоторое время он, однако, изменил свое решение и вновь был зачислен в число братии, впоследствии став келейником старца иеромонаха Анатолия (Потапова).
После начала в 1914 году Первой мировой войны послушник Евфимий был призван в армию, служил в лазарете и попал в плен. По окончании войны, в 1918 году, он вернулся в Оптину, но монастырь был вскоре закрыт и превращен в музей, в котором он проработал до 1920 года, а затем поселился в городе Козельске, зарабатывая себе на жизнь выполнением различных работ. В 1928 году он был пострижен иеромонахом Макарием (Чиликиным) в монашество с именем Евфимий.
В июне 1930 года монах Евфимий отправился к архиепископу Смоленскому Серафиму (Остроумову). Архиепископ Серафим еще в бытность свою студентом Московской духовной академии приезжал в Оптину пустынь для ознакомления с порядком богослужения в пустыни и монашеской жизнью. Во время жизни в Оптиной и в скиту он посещал все монастырские богослужения и принимал участие в чтении и пении наряду с братией. Приняв монашеский постриг и священный сан, иеромонах Серафим продолжал приезжать в Оптину, за богослужениями читал каноны и поучения, принимал участие в совершении богослужений и, в частности, с иеромонахом Анатолием (Потаповым), келейником у которого был послушник Евфимий. Знакомый с ним по Оптиной пустыни архиепископ Серафим и рукоположил его во иеромонаха к Спасо-Преображенскому храму в городе Спас-Деменске. После рукоположения владыка, зная, что оптинский монах был человеком ревностным и прямым, и поддерживая этот его настрой, обратился к отцу Евфимию с напутственным словом, в котором призвал его служить верой и правдой Церкви Православной и благословил смело проповедовать в защиту веры Христовой.
В Спас-Деменске иеромонах Евфимий прослужил три месяца; в это время освободилось место священника в храме святителя Николая Чудотворца в селе Боброве, неподалеку от его родного села, и он переехал туда. Но недолгим было его служение здесь. 16 марта 1931 года он был арестован, заключен в брянскую тюрьму и на следующий день допрошен.
Следователь предложил ему рассказать о священнике из соседнего села Николае Мансветове, арестованном незадолго до отца Евфимия. Отец Евфимий сказал, что отец Николай человек простой и к людям относится очень хорошо, особенно к беднякам. Следователь спросил, что он думает относительно колхозов.
«Я насчет колхозов думаю, – ответил отец Евфимий, – что в колхоз идти не могу по слабости здоровья; колхозы зависят от Божьей воли, но в Писании я нигде не находил про колхозы, а раз нет в Писании, то, значит, и колхозам не существовать».
30 марта следователь снова допросил иеромонаха, интересуясь, не агитировал ли тот среди крестьян против колхозов.
Отец Евфимий ответил:
– Ко мне на квартиру часто приходили женщины беднячки и середнячки, я вел с ними беседу, и они меня спрашивали, идти ли в колхоз или нет. На их вопросы я отвечал: ваша воля, хотите – идите, но в Писании про колхозы ничего не сказано, а раз это не сказано в Святом Писании, значит, это не от Бога, а от дьявола... А что я отсидел в тюрьме тринадцать дней, я очень доволен, ибо страдаю за веру, и в Писании сказано – страдать за веру, – добавил он.
– Признаете ли вы себя виновным в предъявленном вам обвинении в групповой антисоветской деятельности, направленной к подрыву и свержению советской власти путем использования бедняков и середняков для антисоветской агитации?
– Виновным я себя не признаю, против советской власти я не агитировал и мероприятиям советской власти не противодействовал. В свое оправдание показываю: я служил верой и правдой вере Христовой и всегда говорил, что все лишения происходят по воле Божьей и мы должны терпеть до смерти. Советская власть в России – это испытание от Бога, и советская власть в России – наказание от Бога народу русскому, который забыл веру Христову, забыл Царя Небесного...
– Чем вы можете пополнить следствие? – спросил его напоследок следователь.
– Больше показать ничего не могу и следствие пополнить ничем не желаю, – ответил отец Евфимий.
Летом 1931 года в брянской тюрьме резко участились случаи заболевания туберкулезом, заболел и отец Евфимий. 15 июля его поместили в тюремную больницу, в которой он пробыл пять дней, – 19 июля 1931 года иеромонах Евфимий скончался, пройдя до конца путь исповедника Христова.
Подробнее...
