Священноисповедник Иоанн Калинин

Священноисповедник Иоанн родился в 1861 году в селе Оленевка Пензенского уезда Пензенской губернии. Отца он не знал, так как мать его, Ксения, родила его, не будучи замужем, и отчество – Васильевич – он получил по имени крестного, а фамилию – Калинин – по матери. Отец Ксении строго наказал дочь за совершенный ею проступок, выставив ее из дому. Но затем сжалился над ней и построил ей небольшой домик неподалеку от оленевской церкви, и Иван стал бывать почти на каждой службе, сначала с матерью, а затем ходить в храм самостоятельно...

Священноисповедник Иоанн родился в 1861 году в селе Оленевка Пензенского уезда Пензенской губернии. Отца он не знал, так как мать его, Ксения, родила его, не будучи замужем, и отчество – Васильевич – он получил по имени крестного, а фамилию – Калинин – по матери. Отец Ксении строго наказал дочь за совершенный ею проступок, выставив ее из дому. Но затем сжалился над ней и построил ей небольшой домик неподалеку от оленевской церкви, и Иван стал бывать почти на каждой службе, сначала с матерью, а затем ходить в храм самостоятельно. Воспитанный матерью, он и дружбу вел в основном с девочками, от них позаимствовал он и детские игры, получившие, благодаря его частому посещению храма, церковный характер: куклы у него то шли в храм молиться, то он их отпевал, то нес на кладбище хоронить. Образование Иван получил в сельской школе. Мать, Ксения, вскоре умерла, и он стал жить с племянницами – Татьяной и Марфой, а после их смерти – у своей двоюродной сестры Натальи. Когда он вырос, то часто ходил на оленевское кладбище молиться о родителях, чтобы Господь простил им их грех*** молился он и о себе на том месте, которое выбрал как место для своего погребения, где впоследствии и был похоронен.

С детства он хорошо научился шить и вязать, вязал шарфы и перчатки и тем зарабатывал себе на жизнь. Но наибольшую отраду и утешение для себя он находил в молитве. Часто молился по ночам. Наталья, бывало, когда чинила одежду его, говорила: «Все коленки изорвал». Во Введенской церкви села Оленевка он читал и пел, и в алтаре помогал, и мимо проходящих людей в церковь звал: «Что ты не ходишь в церковь? Матерь Божия накажет. Здесь и Киев, и Иерусалим». Еще подростком он приучил себя к строгому воздержанию в пище, питаясь в основном печеным картофелем и чаем*** яйцо ел только на Пасху, а молоко – когда заболевал. Под горой в Оленевке со стародавних времен бил родник, о котором он говорил: «Я родился, и родник мой родился... Я его благословил – пусть освящаются и исцеляются...» Он приходил сюда молиться, и часто можно было видеть его на пригорке над родником с маленькой Псалтирью в руках.

В 1920 году епископ Пензенский Иоанн (Поммер), призрев на подвижническое житие старца и приветствовав его желание служить в священном сане, рукоположил его во диакона, но без зачисления в штат, как человека уже преклонного возраста. Диакон Иоанн служил впоследствии в церкви во имя Введения во храм Пресвятой Богородицы в селе Оленевка и в Троицкой церкви в селе Соловцовка. Больше всего в жизни он любил молитву церковную. «Я отраду вижу только в церкви, – говорил он, – а из дома, как из гроба, встаю и в гроб ложусь*** из дома, как из могилы, вылезаю».

Ко времени рукоположения диакон Иоанн уже был известен местным жителям как молитвенник и прозорливец, и его посещали многие люди. Иные беседовали с ним в храме, а иные у него дома.

Анна Ивановна Кочетова, услышав о нем как о старце, поспешила отправиться к нему в Оленевку узнать о муже Тихоне, который пропал без вести в Первую мировую войну.

От поезда их набралось идущих к старцу человек пятнадцать. Шли кто с каким горем. В сенях ожидали, когда кого примет. Анна Ивановна подошла к старцу и сказала: «Мне от мужа четыре года нет никаких известий... Бог его знает, может он уже не живой...» – «Живой, живой, живой, придет, будет известие». А бывшей тут Марии Ивановне сказал: «Нету живого, не жди». Другая женщина сказала ему: «Давно нет слуха с войны о моем муже». Старец замахал на нее руками и даже повысил голос, сказав: «Скорей, скорей, скорей к поезду ступай. Стой у поезда и дожидайся».

От старца пошли обратно все вместе на станцию, чтобы ехать домой. Женщина та, подойдя к поезду, только что остановившемуся у платформы, увидела, как из вагона выходит ее муж... С радостью они бросились навстречу друг другу.

А Анна Ивановна вскоре получила от мужа письмо, что он находится в Тироле, в плену. Через месяц он вернулся домой.

Сноха некоей женщины, желая жить отдельно, настойчиво просила, чтобы ее отделили, а муж женщины не хотел, и та посоветовала снохе взять благословение у отца Иоанна. Она пришла к нему и сказала: «Я хочу отделиться, а меня не отделяют...» Отец Иоанн ей на это смиренно и кротко, несколько растягивая слова и почти пропевая их, произнес: «Чужие дети не помеха, как бы тво-и не по-ме-ша-ли...» Она вернулась домой, буркнув лишь о посещении старца: «Чай и он за вас». Однако, видя ее непрекращающееся недовольство, ее все же отделили, а через год она умерла от приступа аппендицита – ее даже не успели доставить в больницу, и двое ее детей остались на попечении родителей мужа.

К началу 1930-х годов страна была опутана, как паутиной, многочисленными доносчиками, не исключая самые глухие деревни. Дома, где собирались верующие, любое перемещение людей или появление в селе незнакомого человека – все это сразу же отмечалось и доносилось в ОГПУ. В среду верующих, которые рассматривались властью как социально враждебная и потому почти преступная группа, было внедрено значительное число подобного рода людей.

В 1931 году органы ОГПУ произвели в Пензенской области массовые аресты*** почти в одно время было арестовано сто двадцать четыре человека во главе с епископом Пензенским Кириллом (Соколовым), возглавлявшим епархию с 1928 года. Поводом для ареста послужило то, что большинство священников епархии за богослужением поминали только Патриаршего Местоблюстителя митрополита Крутицкого Петра (Полянского) и епископа Пензенского Кирилла и не поминали Заместителя Местоблюстителя митрополита Нижегородского Сергия (Страгородского), а также не поминали они и гражданские власти, что рассматривалось в то время как доказательство враждебности к бывшему тогда политическому строю и считалось достаточным основанием для ареста и заведения уголовного дела. Поясняя свою позицию на допросе, епископ Кирилл заявил, что он никому не запрещал поминать за богослужением ни митрополита Сергия, ни власти, хотя сам лично и не всегда их поминал. Пензенская епархия, по его мнению, находилась в особом положении, и если бы он стал распространять и публиковать некоторые указы и декларацию митрополита Сергия, это привело бы к расколу и массовому уходу духовенства и мирян к епископу Гдовскому Димитрию (Любимову). Епископ Кирилл прямо считал виновным в своем аресте митрополита Сергия и, оказавшись в камере с одним из пензенских священников, арестованных вместе с ним, сказал, что если бы не их отношение к митрополиту Нижегородскому Сергию, то они бы не сидели в тюрьме. Но и после ареста епископа Кирилла священнослужители Пензенской епархии до 1933 года продолжали поминать за богослужением только Патриаршего Местоблюстителя митрополита Крутицкого Петра и епископа Пензенского Кирилла.

В начале 1932 года в Пензенский оперсектор ПП ОГПУ стали поступать сведения, что, «несмотря на ликвидацию в городе Пензе контрреволюционной организации церковников, именуемых «истинно православные», во главе с епископом Пензенским Кириллом , хвосты последней продолжали оставаться, и в особенности в Телегинском районе , каковой особенно насыщен религиозными фанатиками, разного рода юродивыми, старцами, старицами, монашками, монахами . Местом сборищ их в селе Телегине были главным образом кельи монашек . Последние имели тесную связь со старцем диаконом Калининым , каковой в простонародье считается «святым прозорливцем», пользующимся большой популярностью среди верующих».

3 апреля 1932 года начальник секретного политического отдела Пензенского оперсектора ПП ОГПУ направил рапорт своему начальнику, в котором писал, что «по подработанному агентурному материалу на оставшихся приверженцев организации церковников, именующихся «истинно православные» по Телегинскому району, выявлен ряд старцев, стариц, бродячих монахов, келейниц, отшельников и прозорливцев, которые помимо внушения верующим своих религиозных взглядов антисергиевского направления открыто высказываются о своей принадлежности к «истинно православной церкви», проводя антисоветскую деятельность, направленную к срыву проводимых мероприятий на селе».

Среди других были названы диакон Иоанн Калинин, его духовный отец – настоятель закрытого властями Пензенского монастыря архимандрит Иоанникий (Жарков), настоятель храма, в котором служил в то время диакон Иоанн в селе Надеждине, священник Александр Державин, монахи, благочестивые крестьяне, а также почитаемая за прозорливость Наталия Цыганова, к которой крестьяне приходили побеседовать на религиозные темы*** лишенная ног, она лежала в постели.

5 апреля 1932 года начальник Пензенского оперсектора дал разрешение на заведение против них уголовного дела. В тот же день был вызван на допрос священник села Ермолаевка Алексий Султанов, который показал, что он посещал болящую Наталью, исповедовал ее и причащал. На него она произвела впечатление изнуренного болезнью человека, так как у нее отсутствуют ноги, среди населения она почитается как святая. Диакона Иоанна также посещает много народа, почитая его за святого. Известность их среди верующих подтвердил и священник Никольского храма в селе Клейменовка Петр Онагров. Один из крестьян, допрошенный в качестве свидетеля, показал, что диакон Иоанн почитается среди верующих как старец, к нему ходят за советами буквально по всем вопросам. Многим женщинам он сказал об их мужьях, пропавших без вести в Первую мировую войну. Паломничество к старцу Иоанну продолжается в течение десятков лет.

Священник храма в селе Телегине, настроенный к диакону Иоанну враждебно, показал, что народ старца Иоанна почитает за святого, ездит к нему издалека, но не так-то просто узнать о его взглядах на различные церковные вопросы, так как он не высказывается по этим вопросам вслух, боясь породить церковный раскол. «Но не подлежит ни малейшему сомнению, – заявил священник, – что Калинин держится самых старых взглядов на Церковь, и идеологические его воззрения ничем не отличаются от «истиновцев» . Вред от него советской власти громадный, он ведет самым бесстыдным образом подрывную работу против советской власти, и очень многие слушают его».

8 апреля 1932 года ОГПУ постановило привлечь всех к ответственности как обвиняемых, но из-за преклонного возраста и болезней с некоторых была взята подписка о невыезде с места жительства, как, например, с диакона Иоанна Калинина и Натальи Цыгановой.

Вызванный на допрос настоятель храма села Надеждина священник Александр Державин на вопрос, что он может показать о диаконе Иоанне из села Оленевка, который служит с ним в одной церкви, сказал, что тот «пользуется среди населения большой популярностью. Знаю, что к нему из разных мест стекаются богомольцы за получением тех или иных советов. Ведутся ли разговоры на политические темы – не знаю. В разговоре он человек весьма сдержанный, осторожный. Поскольку является малограмотным, в политике не разбирается».

Архимандрит Иоанникий (Жарков) показал на допросе, что всецело разделяет взгляды епископа Пензенского Кирилла, который благословил поминать за богослужениями в храме Патриаршего Местоблюстителя митрополита Петра и его как епархиального архиерея, чему следовали и все священнослужители епархии. С содержанием заявления митрополита Сергия, то есть что в СССР нет гонения, он не согласен, но раз митрополиту Сергию угодно было так написать, на то была его полная воля. Он подтвердил, что диакон Иоанн Калинин действительно пользуется уважением и популярностью среди народа.

Большинство допрошенных священников и крестьян показали, что почитают отца Иоанна за святого человека и старца.

12 апреля 1932 года следователь допросил диакона Иоанна, который, отвечая на его вопросы, сказал: «Жил с племянницами, имел свою келью, занимался вязанием шарфов. По религиозным убеждениям я отношусь к последователям истинного православия. Главой Церкви признаю Петра Крутицкого и поминаю за богослужением Кирилла, епископа Пензенского. Наш священник Державин мне как диакону предложил поминать за богослужением Петра Крутицкого и Кирилла, так я и выполняю. Митрополита Сергия или Димитрия Гдовского я не знаю . Последователи Сергия или Димитрия для меня неизвестны . Я живу на положении келейном, ко мне действительно иногда приходят некоторые граждане . Приходят иногда женщины из окружающих деревень . По отдельным вопросам приходящим ко мне давал краткие советы. Бесед затяжного характера в своем доме ни с кем у меня не бывает*** я, поскольку человек больной, стараюсь находиться все больше в покое . Ухаживают за мной две старые девы – тоже келейницы».

8 мая 1932 года было составлено обвинительное заключение, в котором все арестованные обвинялись «в том, что, будучи тесно связаны друг с другом, имея единое намерение противопоставить себя мероприятиям, проводимым советской властью на селе, путем распространения ложных слухов о скором падении советской власти, о нежизненности колхозов, намереваясь восстановить недавно ликвидированную организацию церковников «истинных», связываясь между отдельными ее членами через бродячих монахов и монашек, то есть в преступлении, предусмотренном статьей 58 пункты 10 и 11 УК.

Все привлеченные обвиняемые в предъявленном им обвинении в части ведения антисоветской деятельности виновными себя не признали. Однако не отрицают принадлежность к «истинно православной церкви». По своим религиозным убеждениям являются противниками митрополита Сергия, считая его вместе с опубликованной им декларацией продавшимся гражданской власти, из чего явствует их враждебное настроение и к существующему строю правления».

14 мая 1932 года тройка при ПП ОГПУ по Средне-Волжскому краю приговорила арестованных к различным срокам заключения и ссылки, от приговора была освобождена только обвиняемая, не имевшая ног*** диакон Иоанн был приговорен к лишению права проживания в двенадцати городах Средне-Волжского края на три года.

Отец Иоанн вернулся домой*** он служил, когда позволяли силы, во Введенском храме в селе Соловцовка и по-прежнему принимал людей, ищущих совета, помощи и утешения.

В 1933 году в селе Соловцовка раскулачили одну из семей: хлеб из амбара забрали, скотину угнали, арестовали хозяина, и супруга его с горечью стала всем жаловаться: «Ну все, мы пропали!» Ей посоветовали сходить к старцу Иоанну в село Оленевка. «С чем же я пойду, у меня ни рубля нет?» – сказала она. Но все же заняла один рубль и пошла. Заливаясь слезами и горько сетуя на случившееся, она стала рассказывать старцу о своем горе, причитая, что только одно ей и осталось, что помереть. «Ничего, ничего, ничего, – быстро заговорил отец Иоанн, – он придет, не плачь. Как жили, так и будете жить». Справившись с овладевшим ею было унынием, она начала работать, и Бог стал давать ей все потребное для жизни, а через пять лет вернулся и муж.

Недолго прожил диакон Иоанн в селе Оленевка. 20 декабря 1933 года начальник секретного политического отдела полномочного представительства ОГПУ Средне-Волжского края направил прокурору края докладную записку, в которой писал: «По имеющимся проверенным данным, в городе Пензе, в Пензенском районе, а также в районах Лунинском, Телегинском, Нижне-Ломовском, Каменском существуют контрреволюционные группировки, участники которых ведут активную контрреволюционную деятельность. Руководящим ядром по отношению к сельским группировкам являются церковники города Пензы, которые, будучи связаны через своих приближенных с сельскими группировками, направляют свою деятельность на противодействие мероприятиям советской власти...»

21 декабря прокурор дал санкцию на арест всех, чьи имена были перечислены в докладной записке. 30 января 1934 года начальник 4-го отделения секретного отдела допросил диакона Иоанна.

«С самого детства я в своем селе Оленевка веду подвижническую жизнь, – сказал диакон. – Мое поведение как подвижника, весь образ моей жизни создали обо мне славу как о праведнике и прозорливце, но сам я знаю о себе – этого во мне нет. Видя, что народ меня считает за праведника и прозорливца, я не разубеждал его в этом. Вследствие этого, еще с дореволюционного времени, ко мне очень многие из ближних и далеких мест ходили за советами по самым разнообразным вопросам и поводам. Начиная с того примерно: можно ли выйти замуж или жениться и кончая тем, что делать тем, кого обидела советская власть – раскулачила или выслала, или обложила налогами и т.д. Всем, кто приходил ко мне с жалобами или за советами, я давал эти советы, успокаивал и призывал к терпению. Из таких лиц, которые меня посещали чаще других и которым я давал советы, помню следующих: Плешаков Осип Иванович, староста конногородской церкви, который просил у меня благословения принять в их церковь популярнейшего в городе Пензе священника Николая Касаткина. Во второе посещение он у меня просил совета, как организовать общественные обеды для старцев и странников, группирующихся вокруг конногородской церкви*** по его словам, эти обеды организовать рекомендовал Кузнецкий епископ Серафим. На это я ему ответил, что раз власти пока не препятствуют, то это дело хорошее и его надо делать.

В третье посещение он мне доложил, что он дает какому-то Федору из церковных сумм деньги на содержание старцев-пещерников. Когда же попросил этого Федора показать ему старцев, то Федор это сделать отказался. Я в этом деле усмотрел простое мошенничество и Плешакову запретил давать деньги.

Шашин Осип и Шурунов Александр, регент конногородской церкви, обращались ко мне за советом, выполнять ли им предложение ссыльного иеромонаха Нектария Немчинова о пострижении в монахи. Я их на это не благословил.

Кузьмин Илья был у меня два раза, приходил ко мне как к... старцу с той целью, чтобы я признал его как пророка Илью. Я с этим согласиться не мог, так как усмотрел в нем мошенника, своевольно толкующего Евангелие и намеревавшегося в своих целях использовать мой авторитет. После этого Кузьмин ко мне ходить не стал . Также я не стал принимать мою последовательницу Давыдову Марфу, которая признала Кузьмина Илью и объявила себя Христовой невестой.

Сторож конногородской церкви Степанов приходил за советом, как ему быть с сыновьями, которые его не слушаются.

Из Кучек была ссыльная монашка мать Евгения по дороге в Пензу. Она мне говорила, что с каким-то поручением едет от священников к Кузнецкому епископу Серафиму. Попутно я ей поручил договориться с Серафимом о том, чтобы он мне разрешил надеть монашескую скуфью. Но обратно она ко мне не зашла, и я ответа от Серафима не получил.

Старец Ермолай Иванович, фамилии не знаю, происходит из села Телегина, приходил просто проведать. Говорил мне, что во дворе имеет земляночку, в которой молится. На это я отозвался одобрительно, высказав сожаление, что настолько ослаб, что не могу вырыть для себя такой земляночки .

Неоднократно ко мне приходила старушка Александра из Кронштадта, бывшая прислужница Иоанна Кронштадтского. Я ее принимал как не имеющую приюта».

На следующий день после допроса было проведено медицинское обследование старца, которое установило, что вследствие преклонного возраста и сурового образа жизни он находится в состоянии «старческой дряхлости на почве физиологического увядания организма». При таком состоянии здоровья казалось, что старец вскоре умрет, и следователь потребовал от него, чтобы он дал обязательство, что, живя в Оленевке, не будет больше никого принимать, не будет никому давать советов и не будет совершать богослужений ни в церкви, ни дома.

26 февраля 1934 года следователь написал в постановлении об отце Иоанне: «В деле имеется достаточно компрометирующих данных, указывающих на его руководящую роль в деятельности ликвидированного контрреволюционного образования. Однако, учитывая данные медицинского осмотра, указывающие на то, что Калинин, вследствие его болезни и преклонного возраста, семьдесят девять лет, передвигаться на далекое расстояние без посторонней помощи не может, считаю, что привлечение его к ответственности будет нецелесообразно».

5 июня 1935 года Президиум Куйбышевского крайисполкома постановил закрыть храм в селе Соловцовка. Верующие не согласились с этим и, собрав около тысячи подписей под прошением об оставлении им храма, отправили ходатайство во ВЦИК. Устно им было обещано, что храм до рассмотрения вопроса во ВЦИКе не будет закрыт, но местные власти потребовали от них письменного подтверждения данного обещания.

9 февраля 1936 года ответственный секретарь по вопросам культов при Президиуме ЦИК Союза ССР представил заключение по жалобам верующих села Соловцовка, в котором писал, что ближайшая действующая церковь находится в семи километрах*** основанием закрытия церкви является то, что в селе сгорела школа, а самое подходящее помещение под школу – это церковь. В тот же день старый друг Ленина, председатель Комиссии по вопросам культов Петр Красиков, подтвердил это решение своей резолюцией: «согласен с передачей по ликвидации под школьное помещение». 16 февраля Комиссия постановила решение местных властей утвердить и в здании храма разместить школу. В этом же году храм был переоборудован – но не под школу, а под клуб.

Прихожане, однако, с таким решением не согласились и 3 июня 1936 года направили жалобу в Комиссию советского контроля, но ответа на нее не получили.

Храм в селе Соловцовка был закрыт, и отец Иоанн, когда позволяло здоровье, стал служить в храме во имя Успения Пресвятой Богородицы в селе Князевка. Молился старец зачастую ночью, со слезами, и хотя и ходил с трудом, делал много поклонов. Желая скрыть свои подвиги, он никогда никого из посетителей не оставлял у себя на ночь, а отправлял к кому-нибудь*** и те, кто испытывал нужду в ночлеге, и те, к кому он посылал, всегда рады были его благословению. Обыкновенно он отправлял к тем, кто сам нуждался в помощи. В селе, например, жила старушка Наталья, которая стала переживать, что по старости и малосилию не сможет заготовить дров. Старец послал к ней ночевать Евдокию Кучарову с двумя женщинами, и они быстро перепилили бревна и накололи дров, так что старушка благодарила и их, и старца и уже не знала, как бы их получше расположить у себя на ночлег.

Две женщины, София и Матрона, пришли побеседовать к отцу Иоанну и уже собирались домой, когда старец сказал: «Не ходите домой, оставайтесь ночевать, идите к Ксении, она вас пустит». И объяснил им, где та живет. Ксения в это время тяжело заболела и стала уже волноваться – кто поможет ей по хозяйству. Нежданные гости все сделали: корову подоили, теленка накормили, еще вечером дела начали делать, а утром продолжили. Ксения только удивлялась, откуда отец Иоанн узнал, что она нуждается в помощи, – никому она о своей болезни не говорила, из дома не выходила, и к ней никто не заходил.

Как-то шла к старцу женщина и по дороге была сильно борима помыслом: «Зачем я деньги несу, лучше бы купила кренделей ребятишкам и накормила бы их». Пришла и говорит: «Батюшка, я тебе деньжонок принесла». – «Мне не надо, – ответил он. – Пойди, купи кренделей ребятишкам и накорми их».

В те годы старцу пришлось испытать много насмешек и прямых гонений и от властей, и от некоторых своих односельчан. Однажды, когда он молился в лесу, его подстерегли злоумышленники и привязали к дереву, а сами ушли – пусть, мол, ему поможет Тот, Кому он молился. На него натолкнулся односельчанин Иван Морозов, который и привез старца домой чуть живым. На вопрос, кто это с ним сделал, старец отвечал скороговоркой: «Бог с ними! Бог с ними! Бог с ними!» В другой раз хулиганы сбросили его в овраг, засыпанный мусором. Всю ночь он ползал по дну и стенам оврага, но по немощи сам не смог выбраться, и только утром его отыскали, окровавленного, с синяками на теле. Дома его спросили: «Кто тебя, батюшка, затолкал туда? Не побили ли тебя? Как ты туда попал?» – «Бог с ними, Бог с ними, Бог с ними», – отвечал старец.

В 1936 году член Оленевского сельсовета написал на старца донос, что в его доме «постоянно происходят сборища бродячих элементов и некоторых местных граждан . Калинин ведет образ жизни блаженного. На селе появляется очень редко. Принимает всех паломников дома...».

24 октября 1936 года в доме у старца был произведен обыск, в нем участвовали представители РИКа, сельсовета, милиции и районного отделения НКВД. После обыска был составлен акт, в котором оказалась подробно описана его келья: «Квартира из одной комнаты, в переднем углу комнаты висят двадцать две иконы разного размера от 80 сантиметров до 10 сантиметров. При входе в комнату за голландской печкой устроено... ложе... На стене над кроватью висят семнадцать икон разного размера от 80 сантиметров и до 10 сантиметров. В переднем углу перед иконами лежит на полу моленный коврик и горит лампада. В комнате еще имеется одна лавка, три табуретки и стол, более никаких предметов нет, кроме как книг Священного Писания. Книги, обнаруженные в квартире, следующие: Служебник – по словам Калинина, он по нему служит, Молитвослов, «Жизнеописания подвижников благочестия», «История Христианской Церкви», «Как чудом Божиим строилась русская земля», «Жизнеописание блаженной старицы Евфросинии», «Житие Сергия», «Житие святого Александра», Псалтирь, «Сказания старца Серафима», «Земная жизнь Пресвятой Богородицы», Библия, акафист Иоанну, акафист Богородице, акафист Серафиму, акафист Успению Пресвятой Богородицы, акафист Софии... Три книги без названия... Калинина обслуживает его сестра, гражданка села Оленевка».

Один из милиционеров, объявив диакону, что он арестован, сказал: «Собирайся, дедушка!» Старец немного помолчал, а затем кротко сказал: «Сейчас соберусь, а тебя завтра хоронить будем». На другой день, после того как отца Иоанна отвезли в тюрьму, милиционер скоропостижно скончался.

29 октября сотрудники НКВД арестовали старосту храма в селе Князе-Умет Дарью Ваганову, обвинив ее в том, что она позволила верующим после богослужения петь канты, содержание которых, по мнению властей, имело контрреволюционный характер.

С 31 октября по 28 ноября начальник районного отделения НКВД допрашивал старца, который, отвечая на его вопросы, сказал: «Действительно ко мне с разных мест ходят люди, которые делятся со мною своим горем. Я сейчас фамилии посещающих лиц не помню, а также не помню, из каких сел они приходят, но часто ходят ко мне граждане сел Оленевка, Соловцовка, Князевка, Борисовка и с ряда других сел, названий которых я не помню. Когда ко мне приходят посетители с разных мест, то приносят яиц, хлеба, яблок, денег и т.д. Когда бывает много посетителей, то я всех не принимаю, так как всех принять не хватает у меня сил... »

4 ноября старца перевезли в тюремную больницу, в которой он пробыл всю зиму, но допросы при этом не прекращались. Верующие старались его здесь навещать, но это было непросто. Параскева Баусова с дочерью собрали старцу передачу и пришли в тюрьму. Передачу приняли, а свидание не разрешили. Но они не ушли и через некоторое время снова стали просить, чтобы дали свидание, и им, наконец, разрешили. Надзиратель, провожая их на свидание, сказал Параскеве: «Я знаю тебя. Ты из Кучков. И я оттуда».

Вышедший к ним отец Иоанн был одет в лапти и халат. Дочь Параскевы стала просить благословения старца на замужество. «Погоди, – сказал он Параскеве, – выйду из тюрьмы весной, тогда увидим, а пока не отдавай».

Однажды, когда отец Иоанн был на прогулке, к нему пришли на свидание несколько женщин*** увидев их, он завернул в платок небольшую иконку Божией Матери и, вложив в сверток записку, перебросил к ним через забор. Развернув платок, женщины в записке прочли: «Хлопочите обо мне...»

28 ноября 1936 года следователь допросил старца.

– Через кого вы поддерживали связь с пензенским архиереем и в чем она выражалась? – спросил его следователь.

– Архиерей мне прислал только один раз по почте письмо, где мне и князевскому священнику дал указания, чтобы я служил в князевской церкви. Других связей у меня с архиереем Феодором не было...

– Расскажите, кто к вам ходил из Сердобска и какие беседы вы с ними вели.

– Меня из Сердобска два раза посещал мужчина, фамилии и имени не знаю, и он только пил у меня чай, но мне ничего не говорил и я ему ничего не говорил...

– Вы обвиняетесь в том, что ваша квартира являлась сборищем контрреволюционного бродячего элемента, среди которого вы вели контрреволюционную агитацию. Признаете ли себя в этом виновным?

– Ко мне приходили люди из разных мест, но контрреволюционной агитации я не вел.

В тот же день начальник Кондольского отдела НКВД выписал постановление о заключении старца в пензенскую тюрьму, обвинив его в том, что он «систематически вел среди населения контрреволюционную агитацию против существующего строя и его квартира являлась сборищем контрреволюционного... элемента».

30 декабря 1936 года следствие было закончено, диакон Иоанн Калинин и староста храма Дарья Ваганова обвинялись «в том, что среди населения села Князе-Умет, а также и других населенных пунктов Кондольского района вели контрреволюционную агитацию и распространяли провокационные слухи, направленные против советской власти и ее мероприятий...»

Судебное заседание должно было начаться 19 февраля 1937 года в девять часов утра в здании суда в городе Пензе. К этому времени в суд уже прибыла большая часть свидетелей, а в тюрьму – конвой, чтобы сопровождать узников. Однако выяснилось, что у начальника тюрьмы нет лошади для доставки заключенных в суд, и конвоиры, пробыв в тюрьме до трех часов дня, отбыли восвояси, а суд принял решение: поскольку «никаких надежд на доставку обвиняемых Вагановой и Калинина сего числа не имеется, так как в распоряжении дежурного по пензенской тюрьме средства передвижения отсутствуют , Спецколлегия постановила: настоящее дело слушанием перенести на 20 февраля 1937 года на 9 часов утра, обязав начальника пензенской тюрьмы доставить обвиняемых Ваганову и Калинина к указанному времени, для чего послать ему телефонограмму. Расходы, связанные с задержкой свидетелей, отнести на начальника пензенской тюрьмы, возбудив дисциплинарное преследование против последнего за недоставку в судебное заседание обвиняемых».

20 февраля состоялось судебное заседание. Отец Иоанн, обращаясь к судьям, сказал: «Виновным себя в предъявленном обвинении не признаю и поясняю: я знаю, что всякая власть от Бога, и советской власти я покоряюсь, в селе Князевка я служил два раза, паломничества я не признаю и прозорливым я не был – это все ложь. Люди ко мне ходили с горем, поговорить, из чего и залючили, что я прозорлив, но им я никогда не был. Я сапожничал ранее и заштатным диаконом лет десять. Я не говорил, что при советской власти плохо, а раньше было лучше, я больше лежу на кровати и про советскую власть никому и ничего не говорил».

Вызванная судьей для ответа Дарья Ваганова заявила, что когда ее арестовали, то она, просидев в тюрьме тринадцать суток, заболела, на что у нее имеется от врача справка, и, будучи больной, подписала, не зная что.

Из допрошенных вслед за ними свидетелей многие заявили, что подписали протоколы допросов, не читая, и записано в протоколах допросов не совсем то, что они говорили.

Выслушав показания свидетелей, суд постановил: поскольку свидетели коренным образом изменили свои показания, данные на предварительном следствии, перенести судебное заседание на 19 марта, допросив свидетелей в судебном заседании.

19 марта 1937 года в час дня началось заседание Специальной коллегии Куйбышевского областного суда, на котором присутствовали адвокат и свидетели. Суд спросил обвиняемых – диакона Иоанна и старосту Дарью Ваганову, – считают ли они себя виновными.

«Виновным себя в предъявленном мне обвинении не признаю, – сказал отец Иоанн. – Прозорливым меня никто не считал, да я себя и не выдавал за «прозорливого». У меня бывали люди, но очень мало. Ходили ко мне в келью граждане своего села, а не из других сельских местностей. Зачем ко мне приходили граждане, я не помню. Просто приходили ко мне поделиться своими несчастьями-горем. Они имели ко мне «притяжение» как к человеку скромному, непьющему, ведущему отшельнический образ жизни. Кроме граждан села Оленевка ко мне заходили и жители сел Соловцовка и Князевка . Павла Кучина я знаю. Он, будучи почтальоном, приносил мне газеты. Обнаруженная у меня карточка фотографическая Павла Кучина оставлена мне матерью его. Она приносила ко мне эту карточку посмотреть и оставила. Павла Кучина я раньше лечил, когда он болел. Лечение мое выражалось в том, что я помолился за Кучина, и ему стало легче. В знак благодарности Павел Кучин, будучи в Красной армии, прислал мне свою фотокарточку. Я молился не только за одного Кучина, но и за других. Я молился вообще за всех...»

«Виновной себя в предъявленном обвинении не признаю, – ответила староста. – В церкви никакие стихи контрреволюционного содержания не пели. В лес с прихожанами к ключу петь стишки я не ходила, но один раз слышала, как в лесу верующие пели какие-то стихи, но что это были за стихи, я не знаю. Калинин был в нашей церкви в 1936 году. Летом. Приходил приобщаться...»

Вслед за допросами обвиняемых начались допросы свидетелей, многие из которых на предварительном следствии малодушно подписали показания, написанные следователем, и теперь на суде отказывались от них.

«Председатель церковного совета Ваганова никаких разрешений петь в церкви стихи не давала, – заявила жительница села Князевка. – Показания мои в НКВД записаны неверно. Я не говорила, что Ваганова разрешила нам в церкви петь стихи. Протоколы допроса я подписала, не зная, что подписываю. Стихи в церкви мы распевали по своей неопытности и никаких разрешений на это не спрашивали. Протокол следователь мне читал, и я его подписала. Разрешение на пение стишков в церкви у Вагановой брала Панина, и показания мои, данные на предварительном следствии, следователем в этой части записаны правильно. У Калинина в селе Оленевка я была два раза. Я была у него осенью один раз. Приходила и во второй раз посоветоваться с Калининым, стоит ли вступать в колхоз. Калинин сказал мне, чтобы я вступала в колхоз. В колхозе я состою шесть лет, но исключалась, так как мало имела трудодней. После этого я приходила к Калинину посоветоваться насчет колхоза. Он велел мне пойти в колхоз. Вновь в колхоз я вступила весной 1936 года и состою в нем до настоящего времени».

«Летом 1936 года в церковные праздники на Успение и Троицу в церкви нашей пели два раза стишки, – показал житель села Князевка. – Пение происходило между утреней и ранней обедней, когда не было богослужения. Стихи пели слепые старушки и другие верующие, кто именно, сейчас не помню. Граждане самовольно пели эти стихи, никто никаких разрешений на это не давал. Ваганова здесь ни при чем. Она не давала разрешения на пение стихов. Я слышал только, как в церкви пели молитвы, а контрреволюционных стихов не слышал. Я не говорил следователю, что Ваганова давала разрешение на пение стихов. Показания в этой части записаны неверно, и я их не подтверждаю, возможно, что они даны мною, но ошибочно, я просто не понял вопроса. Пели их один раз. Калинина при этом пении не было. В церковь к нам он приезжал помолиться и по окончании службы тут же уезжал в свою «обитель»...»

«Показания, данные в НКВД, подтверждаю, – сказал житель села Соловцовка. – У Калинина я бывал не один раз как у старца-диакона. Мне известно, что к Калинину ходили граждане – верующие за советами. Среди верующих Калинин пользовался уважением...»

После окончания допросов государственный обвинитель заявил, что поддерживает обвинение и просит приговорить обвиняемых к заключению в исправительно-трудовых лагерях и в дальнейшем – ограничить в правах.

«Достаточных улик против обвиняемых Калинина и Вагановой нет и нет достаточных оснований для вынесения обвинительного приговора», – заявил адвокат.

Суд предложил обвиняемым сказать последнее слово.

– Я ни в чем не виноват, – сказал старец.

– Калинина я не знала. Контрреволюционные стихи я не распространяла, – сказала староста.

В десять часов вечера судья зачитал приговор: «Подвергнуть лишению свободы сроком на шесть лет каждого и дополнительно применить поражение в правах на пять лет каждого...»

Подсудимые обратились с обжалованием приговора в Спецколлегию Верховного суда РСФСР.

Диакон Иоанн в это время снова оказался в тюремной больнице, и Надежда Калинина, заявив, что она его родственница и желает с ним попрощаться, добилась свидания, которое продолжалось пятнадцать минут. Старец одет был в лапти, голова завязана платком, чтобы хоть как-то облегчить страдания от головной боли. Обратившись к Надежде, он сказал: «Хлопочите обо мне... Из Куйбышева присудили ше

Подробнее...